Бета: *эхххххххх, полная безбетность*
Фандом: Bleach
Рейтинг: R
Пейринг: Бьякуя/Хисана и парочка еще
Жанр: драма, хотя Пикси просит романс с хеппи-эндом
Диклаймер: герои – создателю, хокку – Басё, буквы – алфавиту, бред и тапки – автору
Саммари: Бойтесь слов своих, ибо у Вселенной есть уши
Комментарии: читайте их внимательно и не говорите, что не видели! Итак:
1) Автор благодарен создателям филлеров про восстание занпакто, которые худо-бедно примирили его с Бьякуей
2) Автор неадекватен, не дружит с моСКом, обоснуем и матчастью, посему бойтесь
3) AU, OOC, притом, наверно, махровые, потому что только при таких условиях и при таком поведении я могла простить и оправдать нашего ясноокого князя
4) Тапки и нарекания принимаются только по сюжету и прочим недочетам фика, все разговоры на тему того, что Бьякуя хороший, а автор – сволочь будут расцениваться как флуд: то что я – гадская сволочь и без вас знаю!
Размер: миди
Часть 1. ОСКОЛКИ
Посвящается милой Пикси, подсадившей меня на эту чудесную травку. Наслаждайся, дорогая
Часть 1. Осколки
Я узнаю тебя по блеску в глазах,
По светящейся точке над левым плечом,
На земле, под землёю, на небесах,
Будь ты Ангелом или моим Палачом.
Я в любом из своих воплощений — твоя,
Ты — иная, но лучшая Часть, что во мне,
Даже тень твоих крыльев — немножечко я...
Неразлучна с тобой, но всегда в стороне.
Не зову, не надеюсь, не плачу, не жду,
Просто верю — и только на этом держусь,
Это я — вместо снега к ногам припаду,
Это я — вместо ветра к тебе прикоснусь.
И когда я шагну на последний виток,
И девятую жизнь разменяю по дням,
Ты замрёшь, как и я, на распутье дорог,
И по блеску в глазах ты узнаешь меня...
Наталия Серегина
«Тень твоих крыльев»
Глава 1. Разговор с небом
Глава 2. Слишком много яркого
Глава 2. Слишком много яркого
Омут сна густой и вязкий. И красный, словно кровь. В него не хочется. Но нет сил сопротивляться: раны тела и раны души сделали его слабым… Воронка затягивает, алое марево застилает сознание.
Ужас — щупальцами в сердце, не выдрать. Этот мужчина уже давно разучился бояться. Он забыл, как выглядит страх. Ему уже много лет не снились кошмары. Но сейчас — страшно. Страшно, потому что он знает, что увидит, когда упадет завеса морока — Сокьёку… После багряного мрака — откровенная яркость дня, когда заметна каждая мелочь. Снова — алый: пепел искр от огромной огненной птицы. Воздух раскален до предела. Сияние Сокьёку выжигает зрачки. Но не смотреть невозможно. Потому что он просто не в силах отвести взгляд от распятой хрупкой фигурки. Взмах ресниц, и под белой перекладиной не Рукия — Хисана… И на ней — не одеяние смертницы, а юката с хризантемами… Он сам выбирал этот наряд для жены.
Пылающий орел издает довольный клекот — сейчас он пожрет еще одну душу, сейчас он станет еще сильнее…
Нет… Шунпо — и вверх, закрыть собою, не позволить… Только не ее… Но, словно блоки Рюкудзё Коро, — законы, правила, клятвы. Сковывают. Не двинуться. Только стоять и смотреть, широко распахнутыми глазами. Пламя Сокьёку плавит их ледяную защиту, через глаза — испепеляет душу, испаряет слезы. Нет…
Ее слезы красные в отблесках огня. Будто плачет кровью. И это бесконечное аригато — всем, за все.
Какое, к меносам, аригато?! Вся эта казнь — бред! Неужели никто не видит?! Неужели никто не остановит? Ичиго? Укитаке? Кеораку? Пожалуйста, ну хоть кто-нибудь… Упасть на колени и, воя, вцепится в волосы, умолять, упрашивать. И плевать, что подумают. Только пусть остановят. Только пусть спасут. Нет же, стоит прямо и просто смотрит, оглушенный тем, как серебром, миллиардами осколков, разлетается над Сейрейтеем ее: «Прощай». Все. Навсегда. Без права перерождения.
Нееееееееет…
В пути я занемог,
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.
***
Кучики Бьякуя просыпается и рывком садиться… Трудно дышать — кажется, все легкие в ожогах. Прижимает руку к груди, туда, где бешено колотится сердце. Кровь. Горячая, липкая… Рана открылась… Но боли не чувствуется. Кровь стекает через тонкие пальцы на одеяло… Ночь любуется; в обрамленье окна — графика луны: черные волосы, бледная кожа, темные тени от длинных ресниц… И — разрывающая бело-черную гармонию деталь— красноватые блики на изящных ладонях…
Мужчина смотрит, как струйки крови разбегаются по линиям руки. Линия жизни, линия брака — красным. Судьба-хиромантка выписывает свою каллиграфию. Еще пара штрихов — иероглиф закончен. Его кровью — ее имя: Хисана. Увидеть ее, заглянуть в глаза, согреться от бледной улыбки. Он встает, морщась от боли, и, пошатываясь, держась за стены и оставляя на их безупречной белизне красные отпечатки пальцев, бредет туда, где за створками зеленого шкафчика похоронена ее фотография. Как же далеко.
Я думал, чем дальше и глубже спрячу тебя, тем будет легче.
Скорее раздвинуть последнюю сёдзи, распахнуть дверки, и — вот она. Нежная. Понимающая. С грустной улыбкой и глазами, полными обожания.
Я не имею права на твое прощенье…
И вздрагивающими пальцами коснуться лица, пачкая кровью… И так некстати вспомнить: «Родственные узы?.. Я никогда не позволял такой ерунде, как эмоции, управлять собой…». Вселенское эхо, насмехаясь, повторяет это стократно, и с каждым повторенным словом изображение на снимке тускнеет. И наконец — разлетается призрачными мотыльками: «Прощай»…
Вселенная хохочет.
В руках — пустая рамка. И собственные слова — рикошетят прямо в сердце. Тысячей клинков Сенбонзакуры. Он падает навзничь. И за секунду до того, как провалиться во тьму, слышит, как трескается стекло фоторамки…
***
Просыпается в своей постели. Рядом — лучится теплом, нежностью и надеждой Унохана. В рту сухо, слова царапают гортань, но сказать нужно:
— У меня вчера был бред…
— Да, к тому же, — голос строгий, с укоризной, — вы нарушили постельный режим. Вас нашли в одной из дальних комнат. С вами было вот это, — протягивает пустую рамку от фотографии: стекло разбито и в потеках крови… Нет. Это сон, до сих пор еще сон! — Что с вами, Кучики-сан, вы так побледнели? Немедленно лягте, — руки у нее — тонкие, но сильные, они уверенно толкают его на подушку. Женщина садится рядом, трогает лоб. — У вас жар. Сейчас дам лекарство, и не смейте вставать.
Микстуру приходится буквально вливать: минуту назад ему резко расхотелось жить. А ее попытки отобрать разбитую рамку и вовсе терпят крах. Но она не настаивает, только глядит в самую глубину его сердца своими умными спокойными всёзнающими глазами и говорит тихо, с грустью:
— Порой, Вселенная исполняет совсем не те желания… Отдыхайте, — встает, и задвигает за собой сёдзи.
Сны ему больше не снятся — у Уноханы чудесные снадобья.
Следующее пробуждение — и опять яркий всполох. На этот раз — в проеме окна. Ну разве можно носить такие неприлично-оранжевые кофточки! Он даже щурится и отворачивается.
Она смеется, и желтые глаза, наверное, искрятся лукавством:
— Что, ослеплен моей красотой, Бьякуя-бо?
— Еще чего, — максимально холодно, и, надеется, с презрением. — Зачем пришла?
Грациозно спрыгивает с подоконника, подходит неслышно, по-кошачьи. Наклоняет голову, рассматривает. Не его, а лежащую на тумбочке окровавленную фоторамку. Берет в руки, скользит пальцами по трещинам на стекле. Потом переводит на него странно посерьезневший взгляд. И он не может не восхититься: сейчас перед ним — мудрая богиня, видящая истинную суть вещей. От нее не возможно что-нибудь скрыть…
— Ты не знаешь, но она сейчас в мире людей, — женщина вытирает тонким пальцем засохшие узоры крови. — В Каракуре. Я нашла ее, перепутав след рейяцу. Думала, это Рукия… Рисунок их духовной силы — почти идентичен, да и интенсивность — та же… Захочешь — найдешь без труда…
И откуда только узнала о Хисане? Это же случилось уже после того, как эта кошка ушла вслед за другом в мир людей. Ах да, капитаны онмицукидо бывшими не бывают…
Она, будто прочитав его мысли, озорно подмигивает. Взмахивает бордово-черным «хвостиком», снова вскакивает на подоконник, дарит напоследок теплую, без насмешки, улыбку и уносится прочь. Богиня скорости.
А в его душе, впервые за много дней, встает солнце. Потом ему снится детство. Просыпается почти здоровым, полным сил. Прислушивается к организму — ничего не болит. Две женщины отдали ему свои силы: Унохана — умиротворение, Шихуин — радость.
Бьякуя обводит взглядом комнату: свет, белизна, чистота. Никаких резких, бьющих по глазам, контрастов. Сияющая монотонность. Мертвое спокойствие. И одежда на нем — бирюза и сирень. Словно прикосновенье весны. Как тогда, с прозрачной синью неба, сиреневато-розовым кружевом садов. Но он не любит весну и сакуры. Символизирующие жизнь — его они познакомили со смертью. И теперь цветы в саду его души — стальные, их лепестки — острее мечей… И у рос его — безупречность алмазов…
Блестят росинки,
Но есть у них
Привкус печали.
Но есть у них
Привкус печали.
Но все-таки одноцветность сейчас предпочтительнее. Все пестрое — живое, а ему сейчас хочется мертвенности: звуки заставляют вздрагивать, цвета — закрывать глаза. И судьба сжалевается: дарит тишину и однотонность. Но, увы — опять не надолго. Идиллию светлого взрывает алый — торчащая в разные стороны шевелюра, беззвучье убивает громкий голос. Ну что за человек?! Ни намека на изящество. Даже больно осознавать, что природа распыляется на такое несовершенство. Но где-то — в самых потаенных уголках души — прячется мучительный стыд: за тот бой, за собственные пафос и высокомерие, за бакудо № 61, за притчу о Луне и Обезьяне…
Опустить глаза. Красноволосый олух не должен заметить эту мимолетную слабость. Взмах ресниц — и обжечь холодом, почти презрением: «Знай своё место».
И тот — знает. Замирает у порога. Удивленный, как попавший в тенета зверёк. Спеленатый по рукам и ногам нормами приличий. Можно добить высокопарностью:
— Удивлен, что я еще не умер? — скорее себе, чем ему, потому что эта насмешка — горчит.
— Никак нет, тайчо.
На такого даже злиться неинтересно. Кучики морщится, но говорит нейтрально, лишь с лёгкой изморозью:
— Мне нужны все записи, касающиеся перерождения душ. А также схема устройства анимографа. Думаю, она есть в Бюро технических разработок. Не уверен, что капитан Куротсучи будет рад подобной просьбе. Но даже если он потребует твой банкай на опыты — это не должно тебя остановить. Мне этот документ очень нужен. Все понятно, фукутайчо? Выполняйте.
Нет же, стоит столбом, глазами хлопает!
— Какая часть слова «выполняйте» вам не ясна?
Дошло. Унесся с топотом. Остается надеяться, хоть с Рукией посоветуется. А то сам еще пару недель будет думать: «Где же обычно хранятся записи?».
Бьякуя хмыкает и откидывается на подушки. Потолок идеален, словно чистый лист бумаги. Бери и записывай мысли.