читать дальшеПрошло две недели.
Его больше не выпускали на манеж, опасаясь за всадников, не выводили в леваду, опасаясь за лошадей. Конюх изредка заглядывал к нему сгрести опилки, нервно вскидывая вилы на любое его движение, и он ожидал у самой стенки денника окончания подобия уборки. Овес сократили до минимума, но он не проедал его, оставляя на дне кормушки светлые зерна. Он не хотел есть, не хотел пить, мир сузился до размеров денника, и он все чаще застывал с клочком сена во рту, таращась в стену. Стена была бетонной, с облупившейся краской белого и темно-синего цвета, иногда она казалась ему небом над заснеженный полем, почему-то перевернутыми вверх ногами.
Изредка из-за двери доносились всхрапывания других лошадей, но чаще всего была тишина. В деннике не было окна, потому утро и вечер он определял по спешно забрасываемой дневной порции сена - теперь его давали раз в день, но много. Чтобы лишний раз не заходить. Вокруг коня воцарилась атмосфера страха и отчуждения. Вороной однако не замечал ее. Он перестал замечать людей, по привычке жевал пересушенное ипподромное сено, по заведенному кажется сотни лет назад порядку отходил к стене, когда убирали, и смотрел в ту же стену все остальное время. Он мог стоять так часами, носом в угол, по диагонали своей одиночной камеры, разглядывая трещины в облупишейся краске. Иногда трещины казались деревьями.
А еще через два дня коня официально списали.
Утром он с каким-то отрешенным удивлением отметил, что сена не принесли. Не принесли его и когда лошади вернулись со сменки. Вечером он закончил собирать завалявшиеся в опилках травинки, и теперь разгребал подстилку в надежде найти что-то еще. Двигая ватными, будто чужими ногами, он каким-то образом понимал, что это конец, но какая-то частичка внутри не хотела сдаваться.
Этим вечером он остался без воды, и всю ночь пролежал на полу, вытянув шею и ткнувшись носом в опилки. Они разлетались от выдоха, напоминая пушистые снежные хлопья.
До отправки оставалось еще двенадцать часов.
Он уже проснулся и сидел, когда за дверью послышались голоса. Один знакомый - конюха-с-вилами, второй - мягче, тише, чужой, но с неожиданно знакомыми интонациями. Он поднял голову. Дверь скирпнула, человек протиснулся под верхней створкой, но не выпрямился, а так и присел возле коня. От человека пахло свежей травой и яблоками. Конь несколько секунд смотрел на него, словно просыпаясь, ноздри подрагивали от смутно знакомого, давно забытого запаха, в какой-то момент показавшегося более реальным, чем эти стены. Настороженно вытянув морду, ткнулся носом в подставленную ладонь и долго сидел так, прикрыв глаза и чуть перебирая губами, словно шептал что-то одному ему понятное. Вороной снова был на лугу. Ветер трепал гриву, ласково щекотала ноги высокая трава, и над самой землей тянулся густой запах медового цвета...
Конь шевельнулся, подтянув под себя передние ноги, и разом собрав свои силы, встал. Чужая рука прошлась по шее на холку, и показалось, что это рыжая девочка стоит с ним на лугу, как прошлым летом, когда они бегали наперегонки под полуденным солнцем, а потом лежали на траве, усталые и счастливые. Неожиданно он испугался, что она уйдет. Оставит его одного в темном деннике наедине с голодом и - что страшнее - своими мыслями. Изогнув шею, неуверенно переступил ногами по опилкам. Тело казалось чужим, словно каждую мышцу приходилось отдельно заставлять двигаться, но он очень, очень старался. Раз. Шею чуть повело за движением. Равновесие трудно удержать, он начинает заваливаться на бок, а может ему только кажется. Два. Не уходи, рыжая. Он будет стараться. Он не подведет ее. Раз. Два. Пассаж. Двухтактный аллюр.
- Шшш... - его погладили по шее, и он остановился. Он стоял в деннике на старых опилках, тускло светила облепленная паутиной лампочка под потолком, но почему-то остался запах свежих, только с дерева сорванных яблок. А потом ему в губы ткнулся гладкий бок спелого фрукта.
Человек стоял и кормил его яблоками, пока не опустели карманы.
- Я его забираю, - бросил через плечо. - Он все равно списанный, не отдадите здесь - заберу с комбината. Думайте.
Конюх почесал затылок. Чего тут думать, директор хоть и до денег охочий, но не настолько, чтобы с таким конем лишний раз возиться, видит бог что по мясной цене и отдаст. После того случая много шума было, ему сейчас не до вороного.
- Директор вестимо отдаст... - неуверенно пробормотал. - Только документы не выдаст. Хотите - новый паспорт оформляйте, да только на соревнования его все равно не вывезете, нашкодил он сильно, его теперь мало какой клуб примет...
- Неважно, - поглаживал спутавшуюся гриву, неосознанно пальцами разбирая длинные пряди. - Я через час с коневозом приеду. А пока воды принеси и сена, видишь конь на ногах не стоит.
Ровно через час вороного погрузили в небольшой аккуратный коневоз, и вскоре грохнула за его спиной ржавая защелка ворот - в этот раз уже по другую сторону. Конь повел ушами, потом прикрыл глаза и уткнулся носом в набросанное на полочке сено. Сухие стебельки пахли лугом.