Конный блич: все еще про вороного

[death-and-strawberry]

На этот раз сразу две части. Наконец-то вычитано. Вариниг - жестоко, страшно, грустно.

Конный блич: Ипподром
Когда за ним приехал коневоз, он воспринял это с радостью. Спокойно вышел и загрузился, не переставая крутить головой по сторонам, принюхиваясь к воздуху, к окружающим его людям, ведь переезд означал изменения. Новое место, новые лошади, последний раз из суматошного конзавода он попал в уютную конюшню под чуткий присмотр рыжеволосой девочки, и воспоминания об этом событии остались исключительно приятные.
Он уезжал, оставляя за спиной опостылевший денник, старого ворчливого конюха, приземистых и крепких, вечно обросших табунных лошадей, оставлял манеж - десять темпов галопа по стенке. Или шесть темпов карьера, или четырнадцать - тер-а-тера, того же галопа, но в пересборе и очень короткой рамке. Он успел перепробовать все аллюры в этом крошечном квардарике пространства, присыпанного песком. И он был счастлив покинуть его.
Коневоз выехал в город, потянуло приторным запахом дыма, во рту стало кисло, он нехотя дожевал сено, казалось потерявшее прежний вкус. В прошлый раз они ехали по окружным дорогам, быстро и легко, здесь же то и дело приходилось останавливаться в пробках, зажатыми в транспортном потоке, и люди высовывались из машин, указывая на него пальцами, словно впервые видели лошадь. Это раздражало, он чувствовал себя выставленным на витрине на всеобщее обозрение, потому в конце концов пригнул голову к сену, спрятавшись от назойливых людей за тентовой перегородкой. Почему они не поехли окружными?
Вскоре он понял почему.
Машина притормозила у массивных ворот, и вскоре заехала во двор - довольно большой, с двумя зданиями, большим кругом, присыпанным гравием, и площадкой внутри него. В воздухе кислый привкус машин слился с запахом конюшни и почему-то металла. Не пахло ни овсом, ни свежим сеном, и он неохотно выгружался, пятясь из коневоза, пока не ступил копытами на твердую алфальтированную дорожку. За спиной гулко грохнула закрывающаяся дверь, задребезжала ржавой задвижкой.

Он снова оказался в деннике, но в этот раз не возражал. Снаружи не было ничего, что манило бы его выйти, здания с асфальтированными потрескавшимися дорожками вокруг, большой круг и площадка внутри, все засыпано гравием и песком, среди которого робко зеленеют небольшие пятачки свежей, и уже обьеденной кем-то травы. Два ряда стриженных кустов, два левады, огороженные стальными трубками с облупившейся краской, в которых месят грязь разномастные лошади. У них высоко подравнены хвосты, и грива выстрижена коротко, так что едва закрывает гребень шеи. И них на ногах какие-то штуки на липучках, а на самых копытах кусочки металла, на которые он косился долго и с опасением. Они все поголовно были в недоуздках, хотя внутри левад бегали сами. А потом он узнал, что левад гараздо меньше, чем лошадей.
Кони стояли друг напротив друга в зарешеченных денниках с металлическими дверями и крашенными стенами. Он покрутился на месте, но опилок было мало, и они пахли сыростью, ложиться на них не хотелось, и он остался стоять. Его соседа - бурого толстого мерина напротив, опилки не смущали, он лег на пол, вытянув ноги, и бесцельно постукивал копытом в железную дверцу. Судя по тому, что конюх не появился, к стуку давно привыкли и воспринимали как должное.
За день к нему приходили несколько раз - сперва незнакомые люди, которые долго обсуждали что-то в полголоса, потом один из них зашел в денник и рассматривал его, панибратски поглаживая и тыкая, что-то показывая остальным. Потом его вывели на улицу, и он осторожно прошел но дорожке на круг, где корду размотали и поцокали языком. Он покрутил головой, потом неспеша двинулся в предложенном направлении. Ходить по кругу было глупо и раздражающе. Ему снова поцокали, он нехотя перешел на рысь, но на втором кругу раздвигался и пошел испанским аллюром, высоко вынося ноги, радуя сам себя четкими движениями, гибкостью и силой собственны мышц. Люди возбужденно загомонили, он сбился и пошел шагом. Ему снова поцокали, и он согнул шею, демонстрируя собранную рысь, так как не знал, что именно им хочется видеть, потому делал первое что приходило в голову. Бездумный набор элементов, но им нравилось, хоть ему и не был понятен их бурный восторг довольно кривенькому пассажу на застоявшихся ногах, слегка отекших от избытка овса и недостатка движения.
Его остановили, человек покапался в кармане и выудил кусочек чего-то белого, протянул его. Вороной взял губами предложенное лакомство, оно липко легло на язык, приторно сладкое, будто сразу заполнило весь рот. Он недовольно выплюнул угощение, человек нахмурился, пробормотал что-то. Его завели обратно в конюшню, поставили на развязках. Ощущение было новым, было сложно пошевелить головой, он постоянно утыкался то в один то в другой чомбур, стоя в центре конюшенного коридора между рядами денников. Его начали чистить. И почему-то сразу закончили, едва смахнув пыль и старые опилки с блестящей шерсти. Положили на спину вальтрап и меховушку, потом седло, застегнули подпругу, и он недовольно мотнул головой, привлекая внимание. Попробовал ткнуться в плечо человека, но чомбур удержал его. Громко фыркнул, показывая что недоволен, но человек как будто не заметил столь явных знаков, погладил по крупу и ушел куда-то. Вернулся с тонким кожаный недоуздком с кучей лишних ремешков. Перекинув повод через шею, начал одевать эту конструкцию, упорно засовывая ему в рот кусочек гладкого металла. Попробовав ее губами, вороной тут же сплюнул, ощутив уже знакомый кислый привкус, как у одной из частей седла, до которой он добрался еще на его родной конюшне. Однако неожиданно для себя самого осознал, что избавиться от металла уже не получается, он каким-то образом удерживался системой ремешков, и теперь тяжело лежал на языке, заставляя рот наполняться слюной от непривычного привкуса. Так вороной впервые познакомился с уздечкой.
Его снова вывели во двор. Человек забрался в седло, заставив вороного неловко перебрать ногами, подстраиваясь под вес всадника. Человек ощущался иначе, не так четко, будто занимал сразу большую площадь на его спине, и конь невольно забеспокоился, сможет ли он чувствовать его намерения. Вскоре однако выяснилось, что волновался он зря, и команды все равно будут доведены до его сведения тем или иным образом.
Его выслали вперед, сперва шагом, потом рысью, и с этого момента он потерялся. Ноги человека беспорядочно то прижимали то отпускали его бока, иногда зачем-то тыкая пятками под ребра, центр тяжести гулял как шлюха на Бродвее, но в какой-то момент он кажется уловил легкий наклон и повернул. Металл во рту передвинулся, нажимая на углы губ, заставляя повернуть голову. Вороной всхрапнул от возмущения, дернул головой, и даже прошел несколько темпов как было, со свернутой на бок мордой, честно стараясь выполнить предложенное. Но человек потянул сильнее, и он снова повернул, возвращаясь на исходный маршрут. Его возвращали еще несколько раз, грубо останавливали, когда он принимал беспорядочную работу ног за посыл, и он окончательно запутался. Всадник притянул его голову к груди, свернув в подобие сбора и не давая поднять нос чтобы осмотреться. Шее было неудобно, конь потряс головой, перешел на шаг, поводя головой в стороны, и наконец остановился. Он не видел смысла двигаться просто ради движения, он был умным конем, наученным ждать и понимать.
Ноги чуть прижали бока. Что это? Посыл? Или еще одно случайное движение, после которого его дернут за рот, наказывая за выполнение отданной ими же команды? Он остался стоять, удивленный, растерянный, косящий большим глазом на собравшихся вокруг него людей и не понимая, чего от него хотят. Всаднику принесли палочку, и конь расслабился. Рыжеволосая девочка брала палочку, чтобы обьяснить ему новый элемент, и сейчас он как никогда нуждался в подобной указке. Вот кончик тронул его круп. Понятно, нужно убрать его. Он пошел в бок задними ногами, описывая круг, пока его не остановили. Что-то не так? Все повторилось еще раз, но едва он начал переставлять в бок ноги, его больно щелкнули палочкой и выслали вперед. Обиженно всхрапнул, затрусил по гравию, всадник выровнял повод и кажется успокоился, меряя двор на спине враз взмокшего от волнения коня. Они сделали еще несколько поворотов на шагу и рыси, неловкими нервными командами поднялись в галоп и кое-как сделали два круга, после чего вновь перешли на шаг и остановились. Всадник спешился, похлопал затянутой в перчатку рукой по мокрой холке.
- Ничего конек, - обратился с наблюдавшим, - Управляется из рук вон плохо, но потенциал однозначно есть. В конкур его нельзя - низкий. А в выездку в старшую группу вполне, тем более там коней не хватает.
Так вороной попал в старшую группу выездкового проката на городском ипподроме.

Конный блич: Первая кровь.
Раз, два, раз, два. Рысь, двухтактный аллюр. Левой-правой, уставившись в песок под ногами. Поднимать голову нельзя, да и не хочется, вокруг высокие стены, потолок, нависающий балкончик для особо важных персон. Манеж наглухо закрыт, сюда не попадает ни ветер, ни дождь, только изредка залетают воробышки, и тогда он прядет ушами, ловя отдаленное чириканье. Раз, два, раз, два. Топчет песок, пригнув голову к груди, так проще нести на спине мешок с картошкой, по ошибке именуемый всадником. Это уже третий мешок за сегодня. Первый был легким, но с неуместно жесткими руками, от которых потом противно покалывало губы там где рот оттягивала железка. Второй на удивление аккутарный, и даже вполне прилично сидящий - насколько можно было ощутить это за толстым будербродом наваленных на спину вальтрапа, меха и седла - впрочем не то чтобы он жаловался, в конце концов этот ворох смягчал их неаккуратную езду. У второго был лишь один недостаток - любовь к галопированию. Они могли скакать этим аллюром всю тренировку, вороной чувствовал как быстро устает, и вальтрап набухает от пота. Уже много недель он двигался лишь на манеже, не считая изредка выпадавшего часа в леваде в толпе других лошадей. Он начал терять форму, быстро выдыхаться, мышцы отказывались выполнять привычные элементы - здесь они впрочем были нужны ему одному. Людям требовалось иное. Бесконечные круги простых аллюров делали один день как две капли похожим на другой, он сбивался, спотыкался о дни и недели, приходившие и уходившие рассветы, закаты, длинные бесцельные ночи в темном деннике, и такие же длинные и бесцельные дни.
Раз, два, раз, два. Железка впивается в уголки губ - поворот. Сильный тычок поб ребра - прибавить. Широкая рысь - простой аллюр, он уже не предлагает им воздухный и легкий испанский вариант. Они не любят, когда он предлагают что-то, им это не нужно, им вообще ничего не нужно, кроме повторяющихся раз за разом перемен направления, вольтов и трех аллюров. Шаг. Рысь. Галоп. Остальному здесь не было места.
Всадница перехватывает повод покороче, путается в пальцах, роняет хлыст. Он равнодушно пробегает мимо, и она не сразу успевает остановить и развернуть. Он делает только то, что он него требуется. Не меньше - потому что делая меньше он просто уснет. И не больше. Потому что не заслужили. Никто из них. Вокруг медленно смыкалась темнота безразличия. Всадница тяжело сползает с седла, нагибается, второй рукой нашаривая повод. Как будто ему есть куда убежать отсюда.
Вокруг носятся лошади. Нет, всадники конечно уверены, что они "работают" - но они просто носятся, бесцельно и бездумно выводя круги и серпантины по тесному, горячему от дыхания десятков ртом манежу. Белый рысак то и дело сбивается с темпа. Он полжизни пробегал в качалке, собранный галоп сложен для него. К тому же он очень стар. Мужчина в седле пытается собрать его. Рысак выдергивает голову.
Откуда-то берется совсем молодой конек, словно в противоположность. Его выводят побегать на корде, с трудом отгораживая себе место среди суматошных конкуристов. Жеребенок боится и жмется к бортику.
Толпа из людей и коней, живое беспокойное море.
И в этом море на миг проглянула рыжая грива.
Тяжелые копыта по песку - ровно, заученно. Парнишка, непропорционально маленький на огромной спине, плотно сидит в седле. В полубреду ему почудились рыжие волосы, покачивающиеся в такт шагам. По телу словно прошел ток, сердце застучало в ушах, во рту пересохло.
Он может. Рыжий. Может, если хочет, катать людей. А тогда - ее - не захотел. Выбросил на песок, и она лежала, и он вдруг с какой-то пугающей ясностью понял, что тогда она так и не пошевелилась. Ни когда над ней склонилась пожилая пара. Ни когда ее унесли в дом. Что-то произошло в тот день в соседской конюшне. Что-то плохое. И рыжий имел к этому непосредственное отношение...
Всадница уже подняла хлыст и сунула ногу в стремя. А потом перед ней неожиданно не оказалось ни стремени ни коня. Никто не понял, что произошло, казалось все вокруг так сосредоточены работой, что не замечают летящего наперерез маленького жеребца. Первым вскрикнул парнишка, а рыжий конь пошатнулся от ударивших его в бок копыт. Вскинулся, тяжело но неотвратимо развернулся, но черный уже обегал его. Маленький конь знал, что первый же удар рыжего станет для него последним. Слишком большой и массивный был у него противник, в другое время он не напал бы на него. Он скорее всего и не подошел бы в нему, всегда мирный и уравновешенный, в прошлом послушный до мозга костей жеребец.
Рыжий сориентировался в ситуации. Он не узнал юркого конька, но принял его вызов, взбрыкивая на переду, стремясь поставить копыта на щуплую холку, сокрушить, смять нежданного и явно слабого противника. Вороной снова развернулся, меняя направление, не видя паники в глазах парнишка в седле, или не замечая ее. Он не обязан был замечать их знаки...
Не достав, рыжий опустился на все четыре ноги, готовый ко второй попытке, которая стала бы для противника фатальной. Его копыта только коснулись песка, когда вороной прыгнул. Вертикально вверх, как на школьной фигуре, неожиданно, выложившись в этом движении, в полной тишине повис над манежем. Темная пелена упала с глаз, как будто не было долгих недель беготни по кругу, жестких рук на поводе, он снова контролировал каждую мышцу своего тела. Вот он в высшей точке. Где-то далеко внизу замерла, беззвучно открыв рот, его всадница. Рыжий конь за его спиной наконец опустился на ноги, еще секунда и он вскинется на свечку. Но вороной не дал ему этой секунды. Сильным толчком выпрямился, отбивая назад, чувствуя как гибко растягиваются горячие мышцы, и как-то отстраненно - как что-то крошится под стальными подковами. Металлические полоски на копытах приобрели неожиданный смысл.
Он опустился на грунт, мягко приземлившись, в сборе, слыша как шлепнулась на холку неуместная уздечка. А через секунду за спиной тяжело завалился на бок рыжий жеребец, поднимая облачко сухого песка. Оно еще некоторе время держалось в воздухе, в запоздалой стыдливости скрывая бесформленный проломленный череп в обрамлении пошло-красной лужицы.
Он сделал еще несколько темпов пассажа, отходя от прыжка, и замер. Все как положено. Корпус и шея в сборе, нос смотрит прямо в пол, задние ноги подведены под корпус. На них налипает песок, схватываясь бурой коркой чужой крови на копытах. Тяжелую мертвую тишину порезали судорожные всхлипы, у свалившегося на песок парня началась истерика.
Всадница вороного стояла, беззвучно открывая и закрывая рот, неосознанно копируя солового хафлинга в паре сотен километров от ипподрома...

* Каприоль - один из самых эффектных и трудных элементов высшей школы верховой езды. В кавалерийской схватке всадник, владеющий каприолем, мог заставить свою лошадь нанести противнику сильнейший удар копытами резко выпрямляющихся в воздухе ног.